«В каждой музыке – Бах, в каждом из нас – Бог». Интервью с органистом Татьяной Пыжовой

Женщина-органист. Еще недавно это в России было такой же экзотикой как женщина-космонавт. Татьяна Пыжова – органист Московской Консерватории, преподаватель ДШИ им.И.Ф.Стравинского, православная верующая, молодая мама и просто очень красивая женщина – рассказывает Religare о том, как порой переплетаются ее путь к Богу и любовь к музыке.

– Татьяна, Вы закончили Гнесинку по классу фортепиано, а стали органисткой. Как это случилось?

– В Гнесинке был органный факультет, а когда я поступала в Консерваторию, сказала, что давно решила играть на органе. Решение созрело еще в музыкальной школе. Хотя школу я заканчивала еще в СССР. А в советское время стать органистом, особенно женщине, – это было что-то немыслимое. Все равно, что в космонавты записаться. Но органы кое-где устанавливали, и я мечтала хотя бы прикоснуться, посмотреть поближе, пощупать. Физики и кибернетики так смотрели на первые ЭВМ. Я стала активно слушать органную музыку…

– Интерес к органу и христианство у Вас уже тогда пересекались?

– Да. И сейчас звучание органа укрепляет веру. Когда я начинаю играть Баха, Букстехуде или еще что-нибудь из добаховского периода, ощущение присутствия Бога иногда пробирает до слез и очищает.

– «Очищение чувств»?

– Да, греки называли это катарсисом, очищением чувств, а христианин может сказать более конкретно и точно: очищение совести перед Богом, умягчение сердца.

– Позволю себе резкий вопрос. Как Вы думаете, может ли органист быть атеистом?

– Не знаю. Освоить орган в совершенстве, конечно, может и атеист. Но ведь нам приходится играть в основном духовную музыку, таков органный репертуар. И если этим заниматься вдали от Бога, будет сложно делать это хорошо. Впрочем, я по себе сужу, а люди разные. Но рано или поздно многие органисты, мне кажется, приходят к Богу. Начинают чувствовать Его. Я не говорю о современных течениях – есть композиторы, которые пишут всякую галиматью. А другие, наоборот, пишут в стиле Баха и Генделя. Хотя во многом это повторы, переложения, подражания. Но всегда хорошо видно, когда композитор пишет «в духе чего-то», а когда это идет от сердца. Современные произведения один раз послушаешь, в другой раз уже не пойдешь на концерт. А на Баха всегда идешь всегда, тем более что каждый исполнитель делает свою регистровку, агогику, ритм. Будет другая интерпретация. Всегда интересно послушать и сравнить.

– Считается, что в СССР Бах был практически под запретом. Удивительно, как Швейцеру удалось написать и издать свою знаменитую монографию, которая сразу же стала редкостью.

– Не то чтобы под запретом, хотя играли его очень мало, но, например, Гедике играл. Органную и камерную музыку действительно не любили. Где-то сказывалась идеология, где-то инерция мышления. Любили Бетховена, Моцарта, но на свой лад. Про Моцарта и романтиков говорили что они, мол, такие революционеры. А музыку барокко как бы не замечали. Потом дело сдвинулось с мертвой точки, московские органисты поехали учиться в Латвию, в Домский Собор, там было много хороших школ.

– Первый орган у нас появился благодаря Гарри Гродбергу?.

– Нет, намного раньше, еще до Гедике. Первый орган появился в Петербурге еще до революции. Начали обучать органистов. В 1856-м году в Петербурге вышла статья Стасова «Два слова об органе в России». Это первое упоминание об органе в истории русской музыкальной культуры. В статье, правда, критиковались органисты-иноверцы, прежде всего протестанты, которые, как писал Стасов, «превратили орган в средство сопровождения псалмов и хоралов».

– Это была критика с позиций чистого искусства?

– Ну да. Тем не менее, в Петербургской консерватории первым преподавателем игры на органе стал немец Гендештиль. А в Москве консерватория открылась в 1886 году, и ее возглавил Вангер Беттинг. Учителей-немцев тогда было много, наши постепенно перенимали у них опыт. Но после в 1917-го все это быстро закончилось – за ненадобностью. Поскольку решили, что «никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой», и орган стал не нужен.

– Что может стать переложением для органа?

– Многое. Оркестровые вещи, фрагменты из опер, увертюры, марши. В Англии в XIX веке такие переложения были очень распространены.

– Орган мощный инструмент и по сути заменяет собой оркестр.?

– Можно так сказать. Разные регистры могут имитировать трубу, кларнет или хор. Инструмент очень богатый: у него минимум два, а то и три мануала (клавиатуры), в СШЕ сейчас используют до 10 мануалов, и все они по-разному расцвечивают произведение. По сути это настоящая палитра, как у художников. Причем у разных органов один и тот же регистр звучит совершенно по-разному. По сравнению с фортепиано, где они более или менее одинаковы, но тоже далеко не всегда.

– Например, старый «Стейнвей» и современная Yamaha звучат совершенно по-разному…

– Именно. А орган – вообще инструмент штучный и уникальный. К нему надо прилаживаться, учиться комбинировать и смешивать эти самые регистры. К тому же язык органной музыки чаще всего полифонический. Гомофонным бывает ансамблевое исполнение, когда солирует, например, скрипка, а у органа более скромная роль сопровождения. Но потенциально орган вмещает в себя очень много. Не случайно его называли королем инструментов. Он выражает всю полноту мира, и это, конечно, связано с религиозностью, с ощущением божественного универсума, неисчерпаемым многообразием творения. Его величественное звучание располагает к этому.

– Чем отличается музыкальное мировоззрение баховского времени?

– Бах, Гендель и все добаховские композиторы решали в музыке глобальные проблемы, у них религия всегда переплетена с философией самого композитора. Допустим, у Баха это очень хорошо видно в Пассакалии. А потом музыка пошла по пути выражения чувств.

– Почему баховская традиция в музыке не прижилась? Ведь и самого Баха его собственные дети и соратники воспринимали больше как педагога и исполнителя нежели как композитора.

– Потому что он был гением и обогнал свою эпоху, и лишь последующее поколение раскрыло его музыку. Его гениальные жемчужины-творения.

– Но музыка в целом развивалась не по баховскому пути. Появилась мангеймская школа, романтизм…

– Да, музыка пошла совершенно в другую сторону, начался новый виток, гомофонно-гармонический. От полифонии ушли, возникла романтическая фактура. Хотя те же самые фуги использовали и романтики. В целом это отражает изменение сознания людей, его обмирщение. С другой стороны, церковь Баха тоже не жаловала. Он был гоним за то что преобразовал традиционные жанры, пытался изменить каноны мессы, хорала, кантаты. С их точки зрения, он очень уж обнажал свои религиозные чувства, слишком эмоционально выражал их в музыке.

– У нас религиозность и любовь к органной музыке не всегда связаны. А в Европе?

– Там это всегда шло друг за другом. Это вековая традиция, которая никогда не прерывалась. Давно, еще до стажировки, была в Ляйпциге, Армштадте, Любеке. И слышала именно те органы, на которых играл Бах. Представляете, они стоят там до сих пор! Их отреставрировали, и по своему звучанию они так и остались непревзойденными. В Германии я наблюдала горячую, даже страстную религиозность у немцев, которые регулярно посещают церковь по воскресным дням. Для лютеран очень важно личное переживание Бога, собственные отношения с ним. А церковь – место встречи, где переживания усиливаются. Органная музыка в храме – это та точка во времени и пространстве, где возникает связь с Богом, где создается молитвенный настрой. У меня до сих пор в головах звучат все эти регистры.

– Известно, что партитуры Баха – всего лишь конспекты. Тут важна интерпретация. Это воля фантазии или интуитивное понимание, данное свыше?

– Думаю, это вопрос как личных усилий, так и Божьей помощи. Они должны совпасть в нужный момент. Ведь как бывает? Играешь одну и ту же вещь много раз и не понимаешь ее до конца. А потом смотришь: вот он. Нашелся образ. Это нечто свыше, это приходит как во время молитвы. Поэтому можно сказать, что и композитор, и органист – орудия в руках Бога. Именно поэтому атеист не может быть очень хорошим органистом. Но может быть, например, прекрасным пианистом или скрипачом.

– Как вы относитесь к аутентичному исполнению? Есть смысл пытаться исполнять Баха так, как это делали во времена Баха. Мы его таким образом к себе приближаем? Или лучше его поймем, исполнив его в современной манере?

– Полностью аутентичное исполнение невозможно хотя бы потому, что органы с тех пор изменились. Ну, если только мы поедем в Ляйпциг или в Веймар, в храм, где хранятся эти органы, поиграем на этих инструментах вслушаемся в церковную акустику… Думаю, совсем слепо следовать исполнительской букве не имеет смысла, надо искать золотую середину. Но и осовременивать Баха не надо – в этом случае он пропадет. В современных концертных залах Бах – его бессмертные темы – тоже производит мощное впечатление. И в таком виде музыка затрагивает душу. А если это прозвучит в Ляйпциге, в церкви, будет то же самое, но совсем по-иному.

– Это правда, что орган уже преподают детям в музыкальных школах?

– Да, уже появилась эта тенденция. В Москве есть целый ряд музыкальных школ, где установлены органы. Для ученика 5 класса вполне возможно на нем играть, при условии хорошего владения фортепианной техникой, конечно. Вот и к нам в Митино планируют орган завезти. Я думаю, что приобщение к великому искусству органной музыки способно уберечь наших детей от той кошмарной пошлости, которую им навязывает современная секулярная поп-культура.

http://spbda.ru

www.principal.su