Беседовала Кристина Иванова

Исполнитель и интерпретатор органной музыки, ректор Казанской государственной консерватории имени Жиганова и председатель Союза органистов России Рубин Абдуллин в интервью KazanFirst рассказывает о квартале искусств и новом концертном зале для Казани, а также рассуждает об идеальной для музыканта смерти.

Органная музыка очень умиротворяет. Исполнителя практически не видно за инструментом, на сцене не происходит никакой активности, и многие зрители во время исполнения просто закрывают глаза, наслаждаясь звучанием. Такой же умиротворяющий и заставляющий прислушиваться голос у моего собеседника.

— Когда человек сидит за органом, мне он представляется капитаном какого-то большого космического корабля. Вы сами кем себя ощущаете?

— Я остановил свой выбор на этой профессии и никогда не жалел об этом, потому что за каждым новым инструментом она открывает новые горизонты. Для меня поездка куда-то — открытие еще какого-то мира. Орган каждому исполнителю будто говорит: «Ты думаешь, что все знаешь про меня? Я тебе сейчас покажу, чего ты еще не знаешь».

— Сложно привыкать к новому инструменту во время гастролей?

— Сложно делать это быстро. Потому что обычно есть два-три часа на репетиции. И все — дальше концерт. Вот мы с вами сегодня познакомились. Вы можете сказать, что все про меня знаете?

— Нет, конечно.

— И я тоже не могу. На это требуется больше времени. Условности профессии требуют узнать инструмент, почувствовать его и начать работать с ним во время концерта.

— Кем вы себя ощущаете?

— Музыкантом. Когда въедливый пограничник в Еврозоне спрашивает: «Куда вы едете?», я отвечаю: «Я музыкант и еду на фестиваль». Все — вопросов больше нет. Особенно в Германии. Профессия музыканта там очень высоко ценится. Поэтому я очень рад, что наши студенты уже который год подряд ездят на гастроли на фестиваль духовной музыки.

— Этот фестиваль проходит по маршруту Россия – Германия – Италия. Почему выбраны именно такие страны? Они наиболее близки России духовно?

— Духовную близость можно найти в любой стране. Если вы на улице обращаетесь к человеку, то сразу становится понятно, дружелюбно ли он к вам настроен. Очень редко можно встретить озлобленную реакцию. Все зависит от того, как вы себя ведете. Я считаю эти поездки очень полезными для студентов.

— Если возвращаться к органу. Помимо того, что его звучание успокаивает и лечит, у музыканта могут возникать определенные сложности. Я где-то читала, что от звучания большой трубы могут даже лопнуть барабанные перепонки…

— Я не знаю таких случаев. Но я знаю, что иногда органисты умирают прямо за клавиатурой инструмента во время концерта.

— От перенапряжения?

— А может быть, от счастья… Но я не к тому, что я репетирую свою судьбу.

— Вы бы хотели так умереть?

— У многих музыкантов есть такое желание. Назиб Гаязович (Жиганов, композитор, возглавляющий консерваторию 43 года — KazanFirst) мне говорил, что хочет умереть легко. Его мечта исполнилась. Он умер едва ли не после своего самого триумфального концерта. Когда человек занят своим делом, уверен в этом, он — счастливый человек.

— То есть за органом вы чувствуете себя не просто музыкантом, а счастливым музыкантом?

— Да, когда мне удается все, что я задумал.

— Часто удается?

— Не всегда все получается.

— Когда я шла на интервью, заметила напротив здания консерватории закрытый памятник Рустему Яхину (советский татарский композитор, пианист, педагог — KazanFirst) Почему его никак не откроют официально?

— Ждем, когда будет готово прилегающее здание. Дело в том, что здание уготовано для факультетов народных инструментов и татарского музыкального искусства. Это такой единственный в мире факультет. Это один из наших приоритетов. Мы очень активно занимаемся фольклорными экспедициями, причем не только татарской национальной музыки, но и других народов, проживающих в Татарстане. Если углубиться в этнологию, мы поймем, что Средняя Волга — как маленькая Европа. Сколько здесь национальных республик: проживают и чуваши, и татары, и марийцы, и удмурты. Это такой замечательный котел, в котором культуры народов взаимно влияют друг на друга и взаимообогащаются. Мы постараемся так построить работу на факультете татарского музыкального искусства, чтобы выпускники осознали свое предназначение в сохранении и развитии национальной культуры.

— Когда ремонт планируют завершить?

— К концу этого года. Там не просто ремонт, а реконструкция. Там у нас разместится также оркестр Tatarica, оперная студия, которая получит целый этаж.

— Открытие памятника Яхину совместят с окончанием реконструкции здания?

— Думаю, да.

— Вы были одним из идейных вдохновителей того, как должен выглядеть памятник?

— Со мной консультировались авторы, потому что я очень близко знал Рустема Мухаметхазеевича. Они работали в основном по фотографиям. А я знаю, кажется, аромат его музыки. Потому что он часто поручал мне первое исполнение своих романсов. Мы очень дружили. Потом случилось так, что когда решался вопрос о гимне Республики Татарстан, он был не очень здоров и попросил меня выполнить определенную работу, связанную с музыкальным текстом.

— О чем вы мечтаете?

— Когда-то я хотел, чтобы здесь был квартал искусств. Я думал, может быть, здание Казанской ратуши нам передадут. Там замечательный зал, в котором дважды выступал Рахманинов, пел Шаляпин — музыканты мирового уровня, которые освятили это здание. Ну, ратуша тоже нужна городу, что же делать… Я считаю, что насущная проблема — новый концертный зал для города.

— Концертный зал имени Сайдашева уже мал для Казани?

— Дело в том, что зал должен быть многофункциональным. Конгресс-холл в Бирмингеме включает сразу 11 залов разного предназначения: для симфонических концертов, для камерных концертов, для конференций и так далее. В них соответствующий интерьер и акустика, бытовые условия. Это целый город. Я считаю, что зрелая музыкальная культура в Татарстане, наличие Государственного симфонического оркестра, оперного театра, консерватории обеспечивают тот фундамент, на котором должен вырасти этот концертный зал.

— Презентовали проект руководству республики?

— Пока это секрет.

— Где должен быть построен этот зал?

— Лучшего места, чем склон к Казанке правее НКЦ «Казань», быть не может. С точки зрения архитектуры эти залы могут разместиться на нескольких уровнях.

— Как ступени?

— Да. Чтобы на первую ступень, скажем, для самого большого зала, можно было зайти с уровня Фуксовского сада. Такие опыты у архитекторов есть. В Пекине, например—здание-яйцо, наполовину погруженное в воду. А в воде вы видите отражение, и форма замыкается. В нем три помещения: большой концертный зал, малый концертный зал и китайский театр. Три в одном. Архитектурные формы могут быть разные. Но я уверен, что это здание должно быть в историческом центре города. Оно должно быть доступно всем.

— Эскиз какой-то есть?

— Сейчас возьму и нарисую (смеется). Я хорошо себе это представляю.

— То есть вы готовы сами стать идейным вдохновителем?

— Мне приходилось на жизненном пути и ГБКЗ вводить в строй. И принимать участие в проектировании органов для кафедрального собора Калининграда, работать в Йошкар-Оле, Ханты-Мансийске, других городах… Это очень интересная сфера деятельности.

— В предлагаемом вами концертном зале тоже должен быть орган?

— Это зависит от уровня духовных потребностей и культуры архитектора.

— Верите, что при вашей жизни удастся реализовать этот проект?

— Я надеюсь. Но на самом деле вы задаете вопросы, на которые может ответить только мэр, премьер-министр или президент. Я не располагаю такой информацией, просто говорю, что это насущная потребность для музыкантов и более чем миллионного населения Казани. В Карнеги-холле в Нью-Йорке три зала. Один на 2 500 мест, другой — на 600, еще один на 300. В каком зале проводить концерт, зависит от программы, коллективов.

— Для Казани сколько должно быть залов в новом сооружении?

— Минимум три. Плюс достаточное количество репетиционных площадей.

— Все упирается в вопрос финансирования?

— Даже не финансирования. А осознания необходимости осуществления этой идеи. Это как гуманитарная прививка для большого количества населения.

— Пока такого осознания вы не видите?

— Широкая публика это понимает. Когда зрители встречают меня внутри ГБКЗ, спрашивают, будут ли строить еще. Я говорю: «Конечно, будут. Ведь вы приходите слушать». Поэтому будут. Но и Москва не сразу строилась.

— Какие еще насущные вопросы есть у консерватории?

— Нам надо строить общежитие. Недостроенное здание стоит еще с дефолта 90-х. У нас есть одно общежитие, в котором живут вдвое больше студентов, чем положено по нормативу,— стоят двухэтажные кровати. Много чего надо. И школа у нас строится, и факультет. Все необходимо двигать. Если бы я мог заниматься только музыкой, я бы с удовольствием это делал. Но это удел избранных на земле. Таких, как София Асгатовна. Но, к сожалению, за моим рабочим столом о таком приходится только мечтать.

— Может быть, под старость лет вы тоже по примеру Губайдулиной переедете жить в тихое местечко в Германии?

— Нет, это не для меня. Я там больше недели не протяну.

Фото: Василий Иванов