В Резекне 22 октября в пятый раз открываются «ОРГАНизмы» — фестиваль с органом Johannus Ecclesia в центре внимания и с Иветой Апкалной во главе.

Приедет Раймонд Паулс, приедет Латвийский Национальный симфонический оркестр, приедут гости из Австрии — органист Валентин Феодорофф и арфистка Юлия Кристине Лутан. Жизнестойкости «ОРГАНизмов» можно только позавидовать: фестиваль не уступил пандемии, перенести пришлось лишь концертную постановку с участием ребят из местной музыкальной школы. Но вот мастер-класс от Иветы будущие органисты точно получат. Заодно узнают, почему на этом инструменте играть — как на болиде «Формулы-1» гоняться.

— Что было тяжелее — добиться, чтобы в зале GORS появился орган, или устроить там ежегодный фестиваль?

— Если есть мечта и добрая воля что-то особенное для родного города сделать, если всю душу в это вложить, все сердце, — ничего не тяжело. Хотя это я сейчас так говорю: не тяжело. На самом деле сколько камушков на дороге было… Особенно в самом начале, когда почти никто в Латвии не верил, что у концертного зала в таком маленьком провинциальном местечке, как Резекне, есть будущее. Очень непросто было убедить людей спонсировать этот проект. Орган — он же не из космоса прилетел, куда ж без денег в искусстве…

Ох, я помню, помню комментарии в Интернете… Это потом уже все умные стали, потом уже оказалось, что GORS всем нравится, все туда ездят, это стильно, это модно: как, ты не был в GORSе?!

Но я как-то сразу уверена была, что этот концертный зал прославится на всю страну. И что орган там обязательно нужен. А еще я точно знала, что если орган появится, то не для украшения, он жить должен, звучать, из года в год людей радовать. Поэтому первое и второе — они для меня были единым целым, очень ОРГАНичным (смеется). И название фестиваля — «ОРГАНизмы» — тоже родилось само собой.

— Орган в GORSе цифровой. Это, вероятно, компромисс— классический стоит совсем уже неприличных денег? 

— На русском принято говорить — «цифровой»?

— Да. На сайте голландской фирмы Johannus, которая выпустила в том числе орган для GORSa, тоже так пишут.

— Мне привычней — «дигитальный». Когда я слышу «цифровой», сразу что-то сухое и компьютерное представляется, а у нашего органа такой живой, такой аутентичный звук!..

А по поводу вопроса: и да, и нет. Конечно, предложи органисту выбор — играть на настоящем органе или на цифровом, он колебаться не будет, сядет за настоящий. Но если цифровой орган — единственно возможный вариант, как в GORSе, то тут и говорить не о чем. Мы вот с Берлинским Филармоническим оркестром и маэстро Клаудио Аббадо выступали на большой открытой площадке Вальдбюне в Берлине: поверьте, у великого Аббадо даже мысли не было возмущаться, что орган цифровой. Нет! Потому что для него, как для любого музыканта с сердцем и душой, главное — как играет органист.

Плохой исполнитель и на прекрасном старинном инструменте вашу душу не тронет.

А хороший на цифровом столько радости принесет, так вдохновит, что вы будете его концерт годами вспоминать.

И вообще, нынешние цифровые органы не сравнить с теми, что были 20 или даже 10 лет назад. Они невероятно эволюционировали. Правда, дешевыми их не назовешь. И играть на них не так-то легко — они все грехи органиста тут же выдают, все ошибочки. Уровень мастерства сразу понятен. Это вам не Домский собор в Риге, где артист может за акустикой спрятаться. 

Ну и еще один плюс цифрового инструмента, принципиально важный для меня: мобильность. Ну никому бы в голову раньше не пришло, что звуками органа можно наслаждаться на берегу моря в предрассветные часы. В лесу. Да хоть в Большом Олимпийском центре Резекне! (Смеется.) Я в детстве так хотела стать фигуристкой! Плакала даже, когда поняла, что нет такой возможности в Резекне — фигурным катанием заниматься! И сейчас, когда мне 43, исполнилась мечта меня трехлетней: в городе появилась ледовая арена! Не исключено, что на следующих фестивалях мы под орган с фигуристами что-то сделаем — почему нет? Цифровой инструмент нам это позволяет. 

Для меня это очень позитивный момент. Да, я всегда очень-очень счастлива, когда выступаю в филармониях Берлина, Парижа или Гамбурга, в огромных залах, на органах, которые своей мощью заставляют меня вибрировать внутренне и даже внешне. Только вот стоят они самое малое два миллиона евро. Латвии в ближайшее время это вряд ли будет по карману. А с помощью цифрового инструмента я прямо сейчас могу показать людям, какое это волшебство — мир органной музыки. И это не мне одной нужно. Я же вижу, как люди ждут и любят фестиваль в Резекне!

— В прошлом году в зале «Латвия» с новеньким органом случился конфуз — если я правильно понимаю, стали западать клавиша, и солист, Уэйн Маршалл, вынужден был пару раз остановиться. Такое вообще часто происходит?

— Да, очень. И это нормально. Это точно так же, как на «Формуле-1» гонщики мчатся на самых лучших, самых быстрых, самых технически продвинутых автомобилях мира — и не всегда добираются до финиша. И точно так же, как на скрипке Страдивари рвутся струны. Поэтому мне было очень больно слышать критику в адрес зала «Латвия» — на следующий же день написали, что орган некачественный, сразу сломался. Это, простите, такое невежество, такая неграмотность! Там самую малость сдвинулся магнит под клавишей, это исправляется за минуту, дальше все идет как по маслу.

Новому органу, как любому механизму и даже человеку, нужно как следует вработатьсяраздышаться.

Ну не бывает такого, чтобы все мгновенно закрепилось на нужных позициях. Это же огромный, очень сложно устроенный инструмент, вы даже не представляете, как красиво он выглядит изнутри, как эстетично, но все эти тысячи больших и маленьких деталей вместе образуют систему, похожую на ракетный двигатель. С ней все что угодно может случиться! И реагировать приходится в какие-то сотые доли секунды!

То есть я как органист должна обладать отличной координацией, следить за всем на свете — за руками, ногами, клавиатурами, регистрами… Но это все равно не спасает, когда ассистент, к примеру, вместо того чтобы включить новый регистр, просто выключает весь орган на середине пьесы, потому что от волнения правильную кнопку не находит. Или падают ноты — а тебе их кладут на пюпитр вверх ногами. Или, как к Вентспилсе, проблема с клавишами и другого выхода нет, как только прервать выступление. Или после форс-мажора концерт приходится продолжать не на 3-4 мануалах с заранее подготовленной регистровкой, а только на двух… И таких моментов у меня было очень-очень много.

Но, как говорится, то, что тебя не убивает, делает тебя сильнее. Сейчас меня, наверное, уже ничто не сможет вывести из равновесия.

— Даже ситуация с COVIDом, в которую мы все попали?

— Да. Я ничего не могу с ней поделать и поэтому принимаю такой, какая она есть. Это единственный выход. Да, нам, артистам, непросто оставаться без работы на месяцы, но быть все время в стрессе, каждую секунду справляться, что изменилось и в какую сторону, беспрерывно следить, какие там очередные ограничения вводят — я не позволяю себе погружаться в это с головой. И очень надеюсь, что, когда все закончится, люди не перестанут ходить на концерты, в театр и на выставки. Что люди не будут бояться. 

Единственное, чего мы должны бояться — что наши собственные страхи нас поработят.  

— Мне как-то довелось увидеть с близкого расстояния, как Айвар Калейс играет в церкви Яундубулты. Вроде бы знаешь теоретически, что на органе несколько ручных клавиатур и одна ножная, знаешь, что регистры нужно переключать, но сколько же физических действий все это требует! За время концерта можно потерять пару килограммов, нет?

— О да! Особенно во время гастролей. У меня ведь была большая-большая радость в жизни, я была солисткой в последнем турне Мариса Янсонса и Симфонического оркестра Баварского радио… Это было в марте 2019 года, а 1 декабря, наутро после своего дня рождения, я узнала, что маэстро умер…

Да, турне — это испытание. Оно отнимает много сил у любого музыканта, и физических, и моральных, но органистам приходится сложнее всех. Мы не можем просто выехать с оркестром, включить мотор перед репетицией и начать играть. Нам надо предварительно проследовать по всему маршруту в одиночку и в каждом зале провести за инструментом часов по восемь, чтобы разобраться со звучанием, акустикой, регистровкой, все подготовить.

Поэтому каждое турне я проживаю дважды.

Иногда чувствуешь себя просто тряпочкой — энергия на нуле… Но в тот момент, когда ты выходишь на сцену, все забывается, счастливее тебя человека на свете нет…

А назавтра в четыре утра машина ждет у отеля, чтобы  отвезти тебя в аэропорт, впереди следующий город, следующий концертный зале, и ты опять заставляешь себя взбодриться, вдохновиться, работать… Килограммчики слетают как миленькие. Но я всегда говорю — и хорошо! И ничего страшного! Я не в обиде!

— А где вам комфортней музицировать — под сводами храма или у всех на виду?

— Я люблю публику, мне нравится контакт с ней, я ее чувствую, даже если сижу наверху, очень далеко, как, допустим, в Домском соборе. Могу, не видя, сказать, сколько людей там сидит, как они слушают. Этот феномен каждый музыкант знает, но до конца объяснить не в силах. Но, если честно, мне нравится смотреть в глаза людям, которые пришли на концерт. Для меня это очень важно. Как и возможность что-то сказать. Допустим, в паузе между произведениями я никогда не разговариваю, а вот произнести хотя бы пару слов во время бисов, установить с залом связь не только музыкальную и визуальную, но и речевую, считаю полезным и ценным. Я даже от так называемого «часа автографов» не отказываюсь, хотя многим артистам он неприятен. Это когда после концерта публика альбомы покупает, а ты при этом присутствуешь, подписи свои ставишь. Да, ты устал, хочешь отдохнуть, но это же такой замечательный шанс узнать, что публика думает о твоем выступлении, понять, чего она ожидала, что особенно понравилось, что, может быть, меньше. Иногда такие интересные встречи бывают, такие интересные истории люди рассказывают — ну просто удивительно.

Поэтому мне жаль, что на органных концертах в церквях исполнителя не видно — в сознании людей он как личность существует отдельно от музыки, а мне кажется, все должно быть вместе, и вообще — слушать музыку хорошо всем существом, всеми частицами нашего организма, не только ушами. Как по мне, музыка — это и визуальное искусство, не только акустическое.

Тем не менее я обожаю играть по любому сценарию: и в концертных залах, и в крошечных костелах, и в огромных церквях. Следующее выступление у меня будет в Вене, в соборе святого Стефана, там только что построили новый инструмент, и представляете — органист сидит внизу, в самом центре кафедрала. Ты в храме, но одновременно как будто и на сцене. Очень интересно будет попробовать.

— Наверное, репетировать в храмах по ночам приходится. Не страшно?

— Да, репетиции в храмах именно ночью и бывают — когда там никого нет, а когда там никого нет? Правильно… Поверьте, в пустом и темном Домском соборе не слишком уютно… Страшновато, чего уж там… А вот быть ночью наедине с большим красивым концертным залом мне очень нравится. Это же такая привилегия — огромный памятник архитектуры на несколько часов превращается в твой рабочий кабинет. Только заставить себя работать немножко тяжело.

Очень уж атмосфера особенная, причудливая, словно магия какая-то в воздухе разлита, — прямо сердцем ее чувствуешь. Я к этому не могу привыкнуть

и, наверное, не привыкну никогда. Но надо-то работать, а не просто, любоваться и улыбаться! Орган зовет!

— Когда вы вспоминаете о прошедших «ОРГАНизмах» — что первым делом приходит в голову?

— Радость в глазах детишек, которые в фестивалях участвуют. Я прям вижу, как это происходит: вот они репетируют, иногда без перерыва на обед и ужин, устают, это ведь тяжелая работа, но в какой-то момент тяжесть улетучивается, наступает праздник, и после концерта их даже не конфеты интересуют, которые я им из Германии всегда привожу, их интересует — а что будет на следующий год? А что мы будем исполнять? А кто к нам приедет — Кауперс или Шипси?..

Знаете, некоторые из этих ребят после «ОРГАНИЗмов» выбрали для себя орган как инструмент, даже решили в музыкальное училище поступать. Это такое счастье для меня. Дети — они же реагируют искренне, не притворяются, их отношение к фестивалю — лакмусовая бумажка, надежда на будущее. Не могу передать, как жаль, что мы буквально на днях вынуждены были отказаться от детского проекта «Мой дедушка был вишней», который готовили к 25 октября. То есть не отказаться, конечно, а отложить до лучших времен. Я пока даже не могу понять, как это — юбилейный фестиваль без детей на сцене. В голове не укладывается.

Так что дети — это и есть первая и главная ассоциация.  А вторая — то, что латвийская публика поняла, что органная музыка имеет право существовать на сцене, и почувствовала к ней огромный аппетит. Конечно, мы с самого начала задрали планку очень высоко, билеты мгновенно разлетелись, были аншлаги, был самый настоящий бум, но то же самое повторилось на втором фестивале, на третьем, на четвертом, и сейчас, когда у нас маленький такой юбилей, пятый фестиваль. Но мы каждый раз стараемся не обмануть ожиданий публики. Стараемся удивить.

Разумеется, все знают, кто такой Раймонд Паулс, все знают, что такое Латвийский Национальный симфонический оркестр, все знают, что в GORSе есть орган, но никто еще не знает, как это будет звучать вместе. Даже мы не знаем, если честно, — мы пока репетируем вдвоем, маэстро и я. А публика уже в предвкушении. И это меня очень-очень вдохновляет.

https://rus.lsm.lv/statja/kultura/kultura/iveta-apkalna-po-nocham-v-domskom-sobore-strashnovato.a378911/

www.principal.su


 

Comments are closed.