Меркнут розовые горы,

Веет миром от лугов,

Веет миром от старинных

Острокрыших городков.

На холмах в лучах заката

Купы мирные дерев,

И растет спокойный, стройный,

Примиряющий напев.

И чуть слышен вздох органа

В глубине резных церквей,

Точно отблеск золотистый

Умирающих лучей.

М.Волошин, «Тангейзер», 1901 г., Андорра

 

Эти строки выдающегося русского поэта Серебряного Века по своему духу (и даже по времени написания) очень близки к органным хоральным обработкам Иоганнеса Брамса (1833-1897). Впрочем, вся его органная музыка своими корнями глубоко уходит в толщу столетий, и, так или иначе, всегда обращена к прошлому. Подобно Солнцу, вышедшему из-за туч у самого горизонта и всего несколько минут освещающему золотистыми лучами уже погружающийся в ночь ландшафт, эта музыка как бы являет собой последний отсвет эпохи Барокко на уже совсем другое искусство – искусство Романтизма. В органной музыке Брамса перед слушателем встаёт старинная Германия с сохраняющимся веками тихим укладом жизни маленьких острокрыших городков среди полей и холмистых перелесков, над покоем которых разносится и тает где-то в вечернем тумане звон церковных колоколов.

Уникальность Брамса в том, что этот образ прошлого он создаёт отнюдь не прямым подражанием старым мастерам, хотя он и берёт у них и жанры, и те же мелодии хоральных напевов, что использовались композиторами за два-три века до него. Более внимательному взору открывается не просто попытка композитора воссоздать ту эпоху или повторить один к одному её стиль, а полный ностальгического чувства взгляд на неё уже сквозь толщу времени. Та эпоха, та старинная Германия ушла навсегда, и Брамс, видя, как мир стремительно шагает в новый век машин, железных дорог, фабрик и телеграфных проводов, сам, уходя из жизни, находит сложные параллели в ощущении своего собственного далёкого прошлого и прошлого всей своей страны.

Подобному изменению в трактовке таких старинных жанров, как органный хорал или хоральная фантазия, способствует само развитие искусства, претерпевшего в предшествующую Брамсу эпоху просвещения кардинальные изменения. Новая диалектическая философия, секуляризация (обмирщение) общества и искусства, новые художественные поиски, всё более уходящие от стремления к божественному и всё более концентрирующиеся на сугубо личном – конфликтах, метаниях и противоречиях конкретной души, – потребовали новых выразительных средств и новых жанров. Музыке понадобилась принципиально новая “гибкость” – возможность плавного нарастания-убывания громкости, постепенных переходов, неустойчивых состояний, непрерывных видоизменений музыкальных тем, что и стало воплощаться как в оркестровых произведениях – симфониях, концертах и даже операх, так и в камерной музыке – сонатах, одночастных пьесах. Огромную роль начинают играть возможности нового инструмента – фортепиано.

В этих условиях орган, мало подходящий для воплощения новых художественных замыслов, уступил передовые позиции фортепиано и оркестру. Более того, он сам стал в своём звучании подражать оркестру, перестав быть самоценной звуковой сущностью, что проявилось и в новой органной музыке. Почти вся музыка для органа, написанная в XIX веке, в особенности органная музыка представителей школы Шумана-Листа, является по своему строению симфонической, и, в большинстве случаев, могла бы быть предназначена для оркестра с не меньшим успехом, чем, собственно, для органа.

Всё это привело к тому, что изменилось само понимание органа, отношение композиторов к этому инструменту. Орган в XIX в. перестал осознаваться как “воодушевитель” людей, встречающий их по праздничным и воскресным дням в церкви и облегчающий им обращение к Господу за помощью и с восхвалением. Вместо этого он превратился в олицетворение всего холодного и потустороннего, прямо противоположного всему “человечному” – живому, чувствующему и метущемуся. В лучшем случае, благодаря своим величественным и “серьёзным” тембрам, он стал как бы “высоким штилем” музыки, начал ассоциироваться с образами возвышенной и благородной старины – Реформацией, Мартином Лютером, Иоганном Себастьяном Бахом.

Вот здесь у Брамса и происходит “встреча эпох”, проявляющая глубину его творческого замысла: старинные мелодии и музыкальные формы служат у него современной на тот момент идее искусства, и если не переживают второе рождение, то, по крайней мере, ярко вспыхивают новым светом в последний раз, чтобы угаснуть, видимо, уже навсегда. Брамс осмысляет эти жанры, даже сами тексты старинных хоралов, следуя духу своего времени, и они из привычных молитв через личные переживания автора разрастаются в философские размышления не только о сути земного пути человека, но и великом прошлом немецкой нации, о её духовных основах. “Личное” и “всеобщее”, национальное и всеевропейское переплетаются, перекликаются, сливаются в едином глубоком стремлении. Следуя дальше в этом русле, можно сказать, что сама Германия, как страна, в этих раздумьях словно обретает судьбу, подобную человеческой, свои былые достижения, память, мысли о будущем…

При этом сохраняется общая направленность на духовность, некое отрешение от реальности (но уже не молитвенное, а скорее задумчивое, кое-где поэтически меланхоличное), обращение к чему-то вечному и непреходящему (но уже не к вере как таковой, а к некой схожести всех людских судеб, единой канве жизненного пути во все времена). С точки зрения нового искусства использование органа в этом случае абсолютно оправдано в смысловом отношении, а с точки зрения более ранних эпох сохраняется формальная связь с традиционными церковными текстами и сложившимися жанрами органной музыки. Наполненные новым смыслом, органные произведения Брамса, тем не менее, как бы остаются в рамках “дозволенного”, не перечёркивая собой достижения Великих мастеров прошлого, и как бы продолжают их дело в изменившихся условиях.

К сочинению произведений для органа Брамс обращался в своей жизни дважды – в самом начале своего творческого пути и в самом его конце. Эти два периода разделяет сорок лет, и они как бы обрамляют всю обширную творческую биографию композитора.

Свои первые, ранние органные сочинения И.Брамс создал в 1854-56 годах. Это Прелюдия и фуга ля минор, Прелюдия и фуга соль минор, Фуга ля-бемоль минор и Хоральная прелюдия и фуга “O Traurigkeit, o Herzeleid” (“О грусть, о сердечная боль”).

Написание этих произведений во многом связано с обучением молодого Брамса в 1854 г. в Дюссельдорфе, где он занимался полифонией и игрой на органе с венгерским скрипачом Йожефом Йоахимом. Они активно обменивались своими произведениями и, возможно, две прелюдии и фуги (ля минор и соль минор) Брамса даже являются отчасти плодом их совместного творчества. В этих произведениях наряду с заимствованием некоторых идей из работ И.С.Баха и северогерманских мастеров, ярко проявляют себя и собственные поиски молодого Брамса, черты его раннего стиля. Произведения очень экспрессивны; согласно музыкальной символике эпохи Барокко эта музыка исполнена слез и страданий, в ней слышна и скорбь о совершённых ошибках, и внутренняя борьба с невзгодами, выпавшими на долю человека.

Два других ранних произведения являются во многом новаторскими. Формы “хоральная прелюдия и фуга” до Брамса не существовало вообще. Кроме того, в фуге из этого цикла, являющейся, по сути, хоральной фугой, Брамс, тем не менее, использует не просто хорал, а некую тему, представляющую собой мелодию хорала, дополненную как бы ещё одной строкой, что у старых мастеров не встречается никогда.

Фуга ля-бемоль минор (1864 г.) является уникальной не только для немецкой органной музыки XIX века, но и для органного искусства вообще. Помимо сложнейшего контрапункта, тональности с семью бемолями при ключе и экстремально медленного темпа, произведение буквально потрясает своей глубокой трагичностью. Изысканное развитие материала, нарастание экспрессии одновременно с усложнением музыкальной ткани делают эту фугу одной из вершин органной музыки второй половины XIX века. Известно, что это сочинение очень высоко ценил сам автор, и оно, в отличие от большинства остальных его работ для органа, было издано ещё при жизни.

Поздний период органного творчества Брамса представляет цикл из 11 хоральных прелюдий соч. 122, написанный в основном в 1896 году во время отдыха композитора  в Австрии и изданный уже после его смерти как его последнее сочинение. Доподлинно известно, что создание семи из них непосредственно навеяны переживаниями, связанными со смертью Клары Шуман, также во всех этих произведениях явно присутствуют размышления композитора о скором завершении собственного жизненного пути. Первые четыре произведения цикла, возможно, являются переработкой сочинений, созданных ещё в ранний период творчества.

В этих произведениях уже слышен голос умудрённого жизнью человека, сознание которого уже способно зрело оценить всю прошедшую жизнь и без страха думать о грядущей смерти. Эти работы представляют собой некое творческое завещание мастера, и, вместе с четырьмя строгими напевами для баса соч. 119, подводят итог не только его творческого пути, но и всей его жизни вообще. В выборе органа для этой цели снова проявляется “романтическое” отношение Брамса к органу, как к символу возвышенного, отстранённого и неземного. В последней обработке “O Welt, ich muß dich lassen” (“О мир, я должен тебя покинуть”) можно слышать подлинное прощание композитора с жизнью.

В отличие от сочинителей органной музыки предшествующих веков, сам Иоганнес Брамс не был исполнителем-органистом. И.С.Бах и его предшественники писали музыку для органа, прежде всего, для того, чтобы самим её исполнять, притом на том самом органе, который на момент сочинения находился в их распоряжении. Брамс же не оставил ни регистровых указаний в нотах, ни иных чётких данных, на основании которых можно было бы судить о его приверженности в тот или иной период какому-то конкретному инструменту. Однако, вполне известно, какие органы мог знать композитор, и, по всей видимости, Брамс подразумевал исполнение свой музыки на немецком органе XIX века. На это указывают, в том числе, авторские пометки в партитурах “crescendo” и “diminuendo”. Такие динамические эффекты на органе возможны только при наличии вспомогательного игрового устройства Жалюзи-Швеллер, позволяющего плавно делать звук всех труб, связанных с одной из клавиатур, звонче или приглушённее. Это устройство вместе с некоторыми другими появилась в немецком органе только в эпоху Романтизма, и, таким образом, использование этих эффектов также указывает на композиционное новаторство в прочтении Иоганнесом Брамсом традиционных форм немецкой органной музыки. Характерное для органа этой эпохи звучание – с преобладанием в тембре регистров основного тона, мягкое, округлое, как бы тяготеющее к земле, но зато оркестрово-красочное, плотно-насыщенное тоже сильно отличается от звукового идеала эпохи, к которой относятся используемые автором жанры и формы.

 

Константин Грешневиков, с использованием материалов лекций Григория Варшавского.

 

 

www.principal.su

 

Comments are closed.